Бледность не порок, маэстро! - Страница 11

«Когда-нибудь он отрубит мне голову…»

– А ты не бледней попусту, дружок! Отвечай!

Нащечники шлема превратились в две сковородки, напомнив о пекле. Ахилл вскрикнул, чувствуя, как забрало сужается, отсекая Паллора Бледного, – и в прорези возникла старуха. От слов она успела перейти к делу, огрев замешкавшегося всадника клюкой, однако промахнулась, и удар пришелся по коню. Животное взвилось на дыбы, выбрасывая Ахилла из седла. Удачно приземлясь, молодой человек едва успел отскочить: ведьма зря времени не теряла. Клюка скрестилась со шпагой: прима, терц, реприз-прима. Бабка могла дать фору записному дуэлянту. К тому же котомкой на длинном ремне она беспрестанно норовила подсечь Ахиллу колени. Жалкий скряга! Котел по тебе плачет! Я хорошо воспитан, синьора! Я пропущу вас вперед! Сама дровишек подкину! Прима! В свой костер и подкинете, синьора! Небось, в Святой Инквизиции заждались, рыдают от нетерпения… Кварт. Круговой кварт. Старухина клюка распадается надвое, – но не поперек, а вдоль! Ведьма оказывается вооружена легкой рапирой без гарды. Колет, язвит. Сын золотаря и шлюхи! Мне, почтенной женщине… Финт, встречный выпад. Почтенной – кем? Гильдией злословов?! Цехом нищебродов?! Отбросив рапиру прочь, шпага вспарывает лохмотья на животе карги. Нет, он не может убить женщину! Даже такую тварь, как эта. Держа старуху в поле зрения, чертовски ограниченного забралом, Морацци-младший пятится к коню, нашаривает уздечку…

«Слишком благородно, дружок. Следовало добить. Ну, как знаешь…»

Странное дело: стражники в воротах стояли, как ни в чем не бывало. Один даже одобрительно хмыкнул, принимая от Ахилла въездную пошлину. Впору предположить: здесь безумные нищенки каждый день с гостями воюют! Почему стража хотя бы не отберет у ведьмы оружие?!

Подать жалобу? Стыдно…

– Благодарю вас, синьор. Вы отвлекли ее на себя.

Рядом с Ахиллом вертелся плюгавый человечишка, держа подмышкой дешевый ларец.

– Отвлек?

– Сразу видно, что вы не местный, синьор. В Вероне старую Челюстину всякий знает. Язык – гадючье жало. Но вы, синьор, тоже задали ей перцу! Как вы изволили выразиться? «Костлявая гиена?» Или «Костлявая из геенны?» Впрочем, мне и так, и так по сердцу. Первый раз в Вероне? Мой кум Ансельмо содержит лучшую в городе гостиницу!..

– Спасибо, не надо. Лучше укажите мне дом Паоло Карпаччо.

Шагнув во двор маэстро Паоло, Ахилл замер как вкопанный. Показалось, что бежал-бежал, да вернулся. Домой. Только не в «сегодня», а в «позавчера», когда кинжал еще не пробовал отцовской печени. Шершавые плитки, шесть квадратов – один выпад. Разве что Паоло Карпаччо предпочитал сочетание винно-бордового с салатным. В дальнем конце, у манекенов, трудятся новички: шаг, скрестный шаг, удар. Ближе играют палашами двое: похаживают, позванивают. Тяжелые клинки выглядят ленивыми, сонными, будто змеи в холодке. На двоих смотрит ученик с алебардой. Мокрый, потный. Обнажен по пояс: спина взбугрилась плоскими голышами мышц. А палаши все брякают, все переговариваются – точь-в-точь монеты в кошельке менялы.

– Вы к маэстро Паоло?

– Да, – кивнул Ахилл, понимая, что слуга принял его за очередного кандидата в ученики. – Передайте мессеру Карпаччо: приехал Ахилл Морацци…

Слуга исчез раньше, чем гость успел добавить: «младший».

Когда маэстро Паоло объявился на крыльце, Ахилл сразу догадался, почему друзья звали Карпаччо Непоседой. Маленький, кругленький, он ни минуты не пребывал в покое. Лишь на какую-то долю секунды замер в дверях, глядя светло и растерянно. Было ясно, кого он хотел, мечтал, безнадежно надеялся увидеть, – и кого увидел.

Моргнул.

Покатился через двор.

– Я счастлив лицезреть досточтимого маэстро, – забормотал Ахилл, готовый со стыда провалиться сквозь землю. Раньше не задумывался о встрече с другом покойного отца, а теперь язык отказался служить. – Вот письмо от матушки… перстень с печаткой…

Взгляд маэстро Паоло оборвал его речь.

– Мои соболезнования, сынок. Да, как видишь, я уже знаю. Дурные новости – лучшие скороходы. Как я понимаю, убийц не нашли?

Ахилл развел руками: увы.

Колобок прокатился вокруг него. Участливо тронул за локоть:

– Мой дом в твоем распоряжении, сынок. Моя шпага… Я счастлив помочь сыну Верзилы. Ты ведь за помощью, да?

Ответить Ахилл не успел: Карпаччо сам подметил что-то в лице молодого человека. Перестал шуршать, двигаться, налился льдом неподвижности. Пожевал губами, будто пережевывая неприятные мысли.

Толстенький пальчик указал на одного из учеников с палашами:

– Твое мнение, сынок?

Ахилл сощурился.

– В целом, хорош, – он испытывал неловкость, понуждаемый оценивать ученика в присутствии маэстро, да еще наскоро, с порога. Но чувствовалось: в вопросе Карпаччо есть своя, тайная логика, намеченная цель, которой маэстро добьется любым путем. – Движется в мере, силен, ловок. Слишком самоуверен. И еще, пожалуй, main dure…

Он нарочно так назвал излишнюю жесткость руки, зная от отца, что Непоседа отдавал предпочтенье французским терминам. Равно как и парижской, более низкой стойке.

– Полагаешь, твоя рука мягче?

– Вот и мне интересно, дружок! Мягче или нет?

Обеими руками Ахилл схватился за голову. Тщетно: стащить проклятый шлем не удалось. Напротив, сейчас забрало оказалось таким узким, что сквозь него было видно только лицо маэстро Паоло. Вот шевельнулись губы:

– Ты приехал за помощью, малыш? Да или нет?

От сказанного у Морацци дрогнуло сердце.

– Да или нет? Не увиливай!

Лгать? Выпутываться? Взяться объяснять суть врожденного проклятия?!